Каждый, наверное, знает, что лучший способ скоротать время по дороге — это почитать что-нибудь занятное. Вот мы и подумали: раз уж пророки поведали нам, что поезд Судьбы уже начал свое движение по направлению к станции с названием Новая Эра, то почему бы в ожидании момента прибытия и не почитать какую-нибудь отвлекающую от житейских проблем и забот книжку, почему бы и не полистать что-нибудь этакое, которое не столько для дела, сколько для души? На наш взгляд, это лучше, чем влезать в затейливые и хитросплетенные политические споры, следить за военными игрушками наших вождей или принимать активное участие в бесконечной игре на тему - кто прав, кто виноват. Вот видит Бог, все это не очень интересно, поскольку ответ у этих игрушек все равно ведь известен заранее, и прав в них изначально только лишь тот, кто не лезет в драку. Нет, иногда, конечно, бывает занятно понаблюдать, как политики и вожди пытаются друг друга перехитрить и обставить, это все равно что какой-нибудь бойцовский поединок смотреть, вот только билеты на это зрелище чаще всего оказываются весьма дорогими, а все призы и награды борцы за народное счастье почему-то предпочитают делить между собой.

Словом, все эти размышления и подвигли нас на то, чтобы дополнить данную книгу небольшими занятными рассказиками, повествующими о жизни и учении удивительного, загадочного и в то же время жизнерадостного и веселого пророка по имени Заратустра. Нет-нет. это не тот Заратустра, отображенный пером господина Ницше, у Ницше был свой особенный взгляд, изрядно отягощенный тяжелейшим неврозом, а вообще-то Заратустра, он же Заратуштра, он же Зардушт, он же Зороастр, как звучит его имя у разных народов, — это реальный пророк единого Бога, точно такой же, как Христос, как Магомет, как Моисей или даже как Будда. Все дело в том, что Идеи всех настоящих пророков различаются только лишь в частностях, а все принципиальные разногласия, как правило, связаны со стараниями всевозможных жрецов и священников, которые всегда и везде заменяли живую Суть любого учения какими-то обрядами и догмами, примерно как бюрократ и крючкотворец вечно превращает нормальные законы в непроходимый темный лес. Ну и что? Живая Суть от этого все равно ведь не меняется, просто надо самому научиться видеть лес за деревьями, и тогда ни бюрократы, ни религиозные догматики не смогут уже сбить человека с толку и с правильного пути.

Что же касается Заратустры. то это имя в ряду настоящих пророков занимает особое место хотя бы уже потому, что именно его учение предвосхитило Учение Христа. Забавный факт — рассказ об этом в Новом Завете излагается открытым текстом, но почему-то на него мало кто обращает внимание. Впрочем, подобная “невнимательность” вполне может объясняться тем, что многие понятия с течением времени претерпели большие изменения. Тем не менее многие, наверное, помнят, что именно восточные маги (волхвы) не только предвосхитили рождение Иисуса, но и благословили его царскими и пророческими дарами.

Сколько мы знаем, в Евангелии нет ничего, что было бы написано просто так, для красного словца, тем более если какому-то факту уделяется целых двенадцать стихов, как это имеет место в истории с магами. Однако если не знать, кто такие маги, то смысл этой притчи выглядит довольно странно, поскольку магами сегодня принято называть всяческих колдунов, чревовещателей и иже с ними. Неужели же именно эта братия первой обнаружила рождение Иисуса? Конечно же, нет, поскольку сами маги к понятию “магия и колдовством не имеют ровным счетом никакого отношения. Маги — это вообще не профессия, а одна из восточных арийских народностей, точно такая же, как персы, парфяне, мидийцы и прочие, просто именно у магов учение Заратустры получило наиболее широкое распространение, и как сегодня, к примеру, исламский мир часто называют “арабским”, так же и в те времена проповедников учения Заратустры называли магами, причем это учение оказалось настолько красивым и мудрым, что впоследствии данное имя стало символом высшего знания, чем и воспользовались разнообразные самозванцы. Чтобы все эти данные не казались вам плодом наших фантазий, советуем вам самим посмотреть справочную литературу, а еще лучше, самостоятельно познакомиться с Авестой, Священной Книгой зороастрийцев* (* Авеста в русских переводах (1861--1996), под ред. И. В. Рака, изд. "Летний Сад" и журнал “Нева”, Санкт-Петербург, 1998 г.).

Вообще, во многие знания магов, которыми они обладали еще около трех тысяч лет назад, трудно поверить. К примеру, древние зороастрийцы представляли Землю не плоским блином, как это было принято в том “диковатом” мире, а шаром, висящим в пространстве. И Бог у них был весьма странный для того далекого времени, поскольку Он по учению Заратустры объединял собой всю Вселенную воедино и назывался либо Мудрость (Разум), либо Господь Мудрость, причем разумность Бога и возможность задавать Ему вопросы особо подчеркивались в авестийских текстах.

Но самое главное, что именно Заратустра за тысячу лет до Христа высказал идею о пришествии в мир нескольких Спасителей. Да-да, именно так, причем авестийские тексты чуть ли не дословно согласуются с евангельскими рассказами о Судном Дне, о воскресении умерших для последнего Суда, о последнем сражении Сил Добра со злом, когда зло на планете самоистребится и вместо старого мира возникнет новый, где люди напрямую будут общаться с Богом. Сказать по правде, мы знаем достаточно большое количество разнообразных Священных Книг, но заратустровская часть Авесты* (^* Значительная часть Авесты, к сожалению, была в свое время уничтожена стараниями Александра Македонского, который немало потрудился над уничтожением зороастрийских храмов и библиотек. Один из таких вот "подвигов" с каким-то непостижимым для нас пафосом изложен в книге Ивана Ефремова "Таис Афинская") - нам нравится именно за свою абсолютную незлобивость, за какую-то легкую и светлую торжественность простого, человеческого добра, за полное признание свободы любого человека. В этой книге нет никакого надрыва и страдания, а лишения и трудности жизни — это всего лишь трудности любого труженика, которые никак не уменьшают ценность самой жизни.

Одним словом, не удивительно, что именно маги первыми провозгласили рождение Иисуса, ведь по сути Евангелие полностью продолжает главную идею Авесты, а сам Христос является предсказанным Заратустрой Спасителем. Даже время Его пришествия — через тысячу лет после Заратустры — хорошо согласуется с реальной ситуацией. И еще, если вернуться к той цитате из Матфея, которую мы привели выше, то 6pocaeтся в глаза одна показательная деталь — маги шли за “звездой”, которую они раньше видели на Востоке, а после увидели над колыбелью Христа. Так вот, на греческое языке, на котором писалось Евангелие, слово “звезда” является второй частью имени Зороастра, и в этом ключе понятно, чему так обрадовались маги, ведь в Иисусе они увидели продолжение своей светлой “звезды” Заратустры.

И здесь хотелось бы обратить внимание на тот факт, что, по словам Авесты, последнее очищение планеты от зла должно произойти через три тысячи лет после самого Заратустры, или через два тысячелетия после появления в мир первого Спасителя. Что ж, если по текстам Евангелия этим первым Спасителем был Иисус, то мы получаем тот же самый срок, к которому уже пришли, изучая тексты Нового Завета и пророчества Нострадамуса, — Последний Суд должен начаться именно в начале третьего тысячелетия. Стало быть, сегодня начинает сбываться древняя мечта и зороастрийцев, и христиан: мир готовится к грандиознейшему обновлению, когда зло, жестокость и всякие прочие безобразия навсегда останутся позади, а на Земле начнется новая эпоха, эпоха Света и Радости.

Судите сами, насколько все в этом мире оказывается взаимосвязанным и красивым. Впрочем, мы далеки от того, чтобы идеализировать зороастризм как таковой, ведь мы и начали с того, что вовсе даже не склонны путать религиозные догматы с сутью учений пророков, для нас это то же самое, как путать памятник с живым человеком. Нет, живая суть — это живая суть, а догма - это не более чем слепая догма. Даже больше того, ведь и Христос не был христианином, и Заратустра не был зороастрийцем, так что не в названиях, наверное, соль. И если, допустим, кого-нибудь, кто особенно ревностен к именам, смущает, что мы ставим Заратустру в один ряд с Христом, то напрасно, ведь никто из них не приходил за славой и не был настроен мериться с другими своими достоинствами. Заратустра сеял Правду и Свободу, Христос сеял Любовь, а нам с вами сегодня собирать урожай, так что для всех находится дело.

Как бы то ни было, а на этих страницах мы предлагаем вам несколько рассказов об этом удивительном пророке, который появился на нашей планете около трех тысяч лет назад. Мы не будем говорить, как эти рассказики были написаны и почему, скажем только, что мы впервые опубликовали их в начале 1996 года под псевдонимом Венедикт Мёбиус на страницах небольшой украинской газеты “Зеркалом. А об остальном судить вам.

Никто не знал, кто такой Заратустра, откуда он взялся, зачем и куда он ушел. Он прожил, как звезда на ночном небе, и только одно обещал — когда-нибудь вернуться. “Когда придет время судить мир” — так говорит Авеста, священная книга зендов. Но зачем судить этот мир? Каждый, кто живет среди людей, сам осуждает себя. Одни — на страдания и муки, другие — на тупое блаженство, ведущее в пропасть. Как собака, ушедшая в лес, всегда ищет таких же, как она, так и злодей всегда живет среди злодеев, глупец — среди глупцов, а человек — среди людей. В этом высшая справедливость и высший суд, свершающийся ежедневно.

Когда он пришел, этого никто не заметил и никто не узнал в нем светлую звезду. Вокруг него не было ни сияния, ни славы. Он был голоден и разут. И только глаза его пугали бесконечной пропастью души. Над ним хотели посмеяться, но насмешки отлетали от него, не задевая его безмятежности, так что весельчакам поневоле приходилось прикрывать рты. Говорят, что первым, кто увидел его, был бедный крестьянин. Он шел к колдуну с просьбой вернуть украденную корову и по дороже всем рассказывал о своей горькой судьбе. День был хорошим и теплым, но крестьянин за своими срезами

— Постой, торопливый крестьянин. Твоя дорога идет в другую сторону. В том конце, куда ты движешься, ты ничего не найдешь, — так приветствовал его Заратустра, присевший отдохнуть у придорожного камня.

— Зачем ты смеешься надо мной, несчастным крестьянином. Или ты не замечаешь моего горя? Разве мало тебе моих слез, что ты решил посолить мою рану своими насмешками?

— О, несчастный страдалец, о чем же ты плачешь? Если слезы твои о потерянной корове, то почему ты четыре раза вспомнил себя? “Мной”, “мое”, “у меня”. Ты плачешь о себе, в то время как корова твоя сыта и довольна. Она так же щиплет траву, как это делала, когда жила у тебя на подворье. Почему же ты не рад за нее? Почему ты идешь к колдуну? Ведь если тот отыщет твою корову, тебе придется убить бедное животное, чтобы отдать колдуну половину. Или ты думаешь, что половина коровы сможет щипать траву с той же радостью, что и целая?

— Откуда ты знаешь меня, ведь я ни слова тебе не сказал о корове? — удивился крестьянин, у которого от любопытства даже слезы иссякли.

— Я не знаю тебя, Я знаю твое горе. Оно бежит впереди тебя, машет руками и кричит: “Вот идет несчастный страдалец, у которого украли корову. Смотрите, люди, жалейте его, плачьте и радуйтесь, что ваших коров никто не трогал”. Поверь мне, несчастный страдалец, это не вор украл, а твое горе увело у тебя корову. И видит Бог, если не был бы ты таким глупцом, давно бы твоя корова была дома. Твоему горю не нужно мясо, ему нужен ты и твои слезы.

— Странны твои слова, незнакомец. Я вижу, что ты не злой, но понять тебя не могу. Может быть, я вправду глуп, как ты говоришь, но скажи мне, если ты такой мудрый, 'что делать мне зимой, когда мои дети захотят есть и пить? Может быть, ты их придешь обогреть, когда они будут дрожать от холода и обиды?

— Может быть, и приду, если это поможет тебе, — перебил его Заратустра. — Хоть сам я нищ и разут, но я знаю, что может тебе помочь. Вот смотри, сейчас слезы твои обсохли, и ты уже перестал кричать о своих обидах. Ты вспомнил о детях своих. И уже говоришь: “Не я буду страдать, но дети мои”. Это уже не так глупо, как раньше. Видит Бог, ты уже чему-то хорошему смог научиться в этой жизни. Поверь мне, когда ты наберешься мудрости, тебя не смогут напугать такие пустяки.

— Неужели мудрые не нуждаются в очаге и пище? — съязвил крестьянин, и Заратустра опять рассмеялся.

— Для мудрого леса полны дичью и диким медом. В горах для него растет кизил и шиповник, а в реках плещется рыба. Зачем мудрецу тащить на себе эту тяжесть? Не проще ли оставить все это там, где оно и живет, чтобы в нужное время вернуться туда и взять столько, сколько хватит тебе на сегодня? Костер всегда может согреть мудреца, а пещера и шалаш дадут кров от непогоды и холода. Разве этого мало, крестьянин? Разве это не говорит о том, что Бог щедр к своим детям? И кто сказал тебе, глупец, что твоя корова — твоя? У нее своя жизнь, свои рога, свой хвост и глаза. Не ты ее родил, не ты лепил ее из глины и воздуха, чтобы теперь считать ее своею. Разве не так? Да ты и маленького червяка не сможешь слепить, не то что корову. И теперь, когда то, что создано Богом, ты хотел убить и съесть, теперь оно ушло от тебя своей дорогой, это ли обижает тебя?

— Нет, незнакомец. Если бы она ушла своей дорогой, я бы, может быть, так не плакал. Но ее увел вор. Разве ты не знаешь, что от восточных гор до западных степей последним делом считается ложь и воровство? Это не Бог увел у меня мое имущество, а человек, которого никто из нашего арийского племени не назовет человеком. Он вор и достоин ужасной смерти.

— Может быть, ты и прав, — вздохнул Заратустра. — Если, конечно, слова твои искренни. Ведь ты уже третий раз поменял причину своего горя. Сначала горе было только твоим, потом ты вспомнил о своих детях, а теперь говоришь обо всех арийских племенах сразу. Теперь уже твое горе идет оттого, что в народе, который не имеет замков и прочных засовов, появился вор. Если слова твои искренни, то посмотри — сюда ты шел простым человеком, которого обидели и обделили, а уйдешь отсюда, как достойный сын своего племени.

— Только снова ты не прав и снова твоя обида мешает тебе думать. Неужели ты думаешь, что вор украл у тебя корову только лишь по своей воле? Смотри, мать и отец воспитывали его по нашим законам и обычаям, почему же он решил нарушить эти законы? Кто заронил ему в сердце соблазн и глаза его сделал завистливыми? Неужели он сам?

— Ну уж и не я, — пожал плечами крестьянин. — Значит, плохо воспитывали его, раз вырос таким. Сам он это сделал или не сам, а ответит он за это!

— Ответит. Конечно ответит. Если не перед людьми, то перед Богом ответит. Только и у самых лучших родителей могут рождаться уроды. И кто знает, каким будет твой ребенок? Что ты скажешь, когда он встанет на путь нечестивца? Как знать, быть может, в сердце твоего отрока зародится такой соблазн, что не сможет он устоять? Ведь кто из нас, глядя на богатого соседа, ни разу не спросил в сердце своем: “Почему у него и стада, и слуги, и добрая жена? Почему у меня этого нет?” Откуда у человека происходит зависть? Ведь не сам же он производит ее. И не родители. А раз не сам и не родители, то зависть приходит в сердце помимо воли человека. Что ж, неужели Бог так глуп, чтобы поселить в сердце человеку то, от чего только беды и несчастья? Нет, крестьянин. Бог не глуп, и зависть в сердце вора проникла лишь затем, чтобы испытать тебя и его.

— Наивный человек, считающий, что знает жизнь лучше Всевышнего! Сегодня тебе показали твою беду, и теперь ты знаешь, как это больно. Сегодня ты плакал, и теперь, когда завтра будет плакать сосед, ты вспомнишь свою боль и, быть может, захочешь ему помочь. И когда глаза твои станут завидовать богатству другого, вспомни себя. Это поможет тебе устоять в соблазне. Легко быть праведным, сильным и добрым, когда нет ни горя, ни соблазнов. Но ни одна легкая дорога не приведет человека к силе. Так благослови, несчастный, тех, кто мешает тебе быть сытым и довольным. Только через них ты сможешь набраться силы и мудрости. Пока не научишься идти своей дорогой самостоятельно.

—- Кто приказал тебе бить палкой этого несчастного? — обратился Заратустра к разгоряченному ремесленнику.

— Тебе что за дело? огрызнулся он. — Проходи своей дорогой и не мешай мне говорить со своим рабом. Я же человек свободный, и никто мне не указ, что делать и когда.

— Этот негодяй выпил мое вино. И теперь, когда ко мне пришли гости, мне нечем их угостить. Теперь они будут смеяться надо мной и говорить, что в доме моем рабов больше, чем вина и радости. А то еще посчитают, что я пожалел накрыть для них стол.

— Зато теперь никто не скажет, что ты добр со своим рабом, — усмехнулся Заратустра, - И тот, кто приказал тебе бить этого бедолагу, теперь смеется над тобой. Ведь и гости твои ушли без угощения, и вино твое выпито, а теперь еще и раб твой побит и не сможет работать. Чего же ты добился своей яростью? Лицо ремесленника покраснело от гнева.

— Незнакомец, — обратился он к Заратустре. — Если ты такой справедливый, каким хочешь казаться, то и тебе придется ответить за свои слова. Ведь если ты не покажешь мне того, кто приказал мне, по твоим словам, бить этого нечестивца, значит, ты будешь лжецом и понесешь наказание за клевету.

— Хорошо, — тихо ответил Заратустра. — Но давай по справедливости. Если я покажу тебе того, кто тебе приказывает, тогда и ты отпустишь своего раба. Ведь по закону раб не может держать раба. Идет? Тогда смотри.

— Видишь, камень упал. А ведь я всего лишь поднял его над землей, не толкал, не кидал. Он сам упал. Значит, камень упал по своей воле?

— Не смеши меня, незнакомец, — ухмыльнулся ремесленник. — И не пытайся прикинуться дурачком, ты сам его уронил!

— Не торопись, — остановил его Заратустра. И, опять подняв камень, положил его на телегу, стоящую рядом.

— Ну вот. Теперь камень не падает. Может быть, он сам не хочет падать? Или ему мешает телега? Когда твой раб выпил твое вино, он вызвал твой гнев. Верно? И этот гнев тебя толкнул взяться за палку. Думаю, с этим ты тоже не будешь спорить. Твой гнев поднялся от действий твоего раба, как этот камень поднялся от моих действий. Ты же сказал, что камень заставил упасть я. Значит, и тебя заставил драться твой раб. Так что вот тебе тот, кто приказывает тебе, — отпусти его на свободу.

— Смотри на него! Этим дурачком командует его же собственный раб.

— О горе мне! Откуда ты взялся, чужеземец! Что ты пришел, чтобы опозорить меня! Куда мне, простому человеку, состязаться с тобой в хитрости?! Запутав меня своими коварными речами, ты лишил, меня самого лучшего из моих работников. Да, я был сердит на него, но если бы я хотел с ним расстаться, то сам бы выгнал его из дому. Что мне делать теперь? К кому идти за справедливостью?

— Не гони меня, господин! — взмолился он во весь голос. — Мой дом здесь, и я не хочу уходить от тебя. Ты всегда был хорошим и справедливым хозяином, и если доставалось мне от тебя, то но заслугам. Я буду честно служить тебе, только не гони меня!

— Да откуда он взялся, этот бродяга? — зашумели в толпе. — Что ему надо здесь, что он пришел нас учить своим законам? Пусть идет, куда шел, тогда и мы не тронем его.

— Господи! Ты видишь, что сегодня я показал этим людям их свободу. Весь этот огромный мир, который ты дал им во владение. Но как камень без опоры не зависает в воздухе, так и эти люди, называя себя свободными, привязали себя к своим телегам и хозяевам. Пусть. Прости им их слабость.

— Господин! — сказал он. — Позволь и мне пройти с тобой.

— Я никого не гоню от себя, ты можешь идти со мной. А можешь вернуться домой, когда дорога будет тебе в тягость.

— Спасибо, господин, — опять поклонился юноша. — Я видел, что эти люди расстроили тебя, и мне захотелось тебя утешить.

— Не сердись, что я смеюсь над тобой, но скажи мне, мой новый друг, сердишься ли ты на ветер за то, что он дует? Или на солнце за то, что оно светит? Или на своих родителей за то, что они назвали тебя Виштаспой?

— Откуда ты знаешь мое имя? — изумился юноша.

— А разве ты держишь свое имя в секрете? — Заратустра улыбнулся. — Каждый человек несет свое имя на себе, и когда ты научишься слышать и видеть, тебе не нужны будут слова.

— Да, теперь я вижу, что не зря пошел за тобой. Но неужели и вправду можно услышать и увидеть то, о чем человек молчит даже в мыслях? Прошу тебя, скажи как ты узнал мое имя, о котором я тебе не говорил. Заратустра пожал плечами.

— Разве это так сложно? Вот и родителям ты не говорил, как тебя зовут, но ведь они как-то же догадались о твоем имени, — сказал он и, видя недоумение в глазах Виштаспы, продолжил. — Или ты веришь в случайность? Нет, каким хотели тебя увидеть, так тебя и назвали, как назвали, так и говорили с тобой, как говорили с тобой, так ты и откликался, а как ты откликался, такой и лег отпечаток на твою душу. Видишь, как все просто?

“Вот идет голова Заратустры!” Он скажет: “Вот идет Заратустра”. Так и ты, когда перестанешь отделять себя от других, тогда увидишь, что тебя нет, а есть только огромный Мир, и что ты и Он — это одно и то же. Тогда ты сам станешь целым миром и все его части будут тебе знакомы. А пока пошли. Скоро наступает ночь, и нам пора устроиться на ночлег.

— Господин, — засыпая обратился Виштаспа к Заратустре, — могу ли я научиться твоему знанию, чтобы читать души людей, как ты?

— Хорошо, — сказал Заратустра. — Тогда сначала попробуй проглотить Землю и Солнце, а звезды оставь себе на ужин. Если же тебе это покажется чересчур много, начни с малого.

— Что ты делаешь? — однажды спросил его Виштаспа, пытаясь разгадать, что видит Учитель на берегу реки.

— Я пью сок дерева Жизни, — не раскрывая глаз ответил Заратустра и даже не обернулся к ученику. Это обидело Виштаспу, и с горечью в голосе юноша воскликнул:

—- Учитель! Вот уже долгие дни я хожу за тобой как тень. Я называю тебя Учителем, но скажи мне, чему ты научил меня? Или я недостоин, по-твоему, узнать великие секреты твоего знания? Ты дразнишь меня, но всегда уходишь от ответа, когда я спрашиваю тебя! Почему? Почему ты отвечаешь мне сейчас: “Я пью сок дерева Жизни”? Дай и мне отведать этого сока!

— Ты тоже пьешь этот сок, Виштаспа. И он приходится тебе по вкусу. Но ты ведь не замечаешь воздух, который вдыхаешь. И не замечаешь жизнь, которую живешь. Как можешь ты замечать тогда тот живительный источник, который вливает в тебя жизнь? И ты напрасно говоришь-, что ничему не научился за это время. Ты научился задавать вопросы. Теперь тебе осталось научиться находить и терять ответы.

— Все равно я не понимаю тебя, Учитель. Наверное, я глуп, что не могу разгадать твои слова.

— Глупый не задает вопросы. Глупый и так все знает. Если хочешь, я расскажу тебе одну притчу. Но не торопись, если окажется, что ты уже слышал ее. В этой притче вопросов больше, чем ответов на них.

— Наберись терпения, мой друг Виштаспа. Каждый день ты слушаешь пение птиц, шорох ветра и журчание реки. “Что особенного в этих звуках?” — спрашиваешь ты до тех пор, пока однажды не услышишь в них сокровенного от людских ушей смысла. Но ты же не станешь перебивать ветер, крича ему, что ты это уже слышал однажды. Пусть и мои слова будут для тебя как ветер. Быть может, они пролетят незаметно, а может быть, оставят в твоих ушах добрый след. Услышав эти слова, засмеялся и Виштаспа,

— Хорошо, Учитель! Я готов слушать тебя до бесконечности. Пусть еще раз в моем сердце загорится огонек надежды. Надеюсь, ты не потушить его своим ветром.

— Скажи, Виштаспа, для какого дела был посеян первый человек на земле? Для злого или для доброго?

— Одни говорят, для злого, другие — для доброго, — пожал плечами Виштаспа. — Крестьянин верит, что он рожден пахать землю, воин — чтобы воевать, а Верховный жрец при дворе моего отца говорит, что люди рождены для греха и соблазна. Кто из них прав? Я думаю, что мы рождены для познания. Ну, а добрые ли это дела или злые, это мне неведомо. Каждый полагает по-своему.

— Вот видишь, как ты умен, мудрый Виштаспа! В моих словах нет насмешки, и улыбка моя искренна. Ведь даже собака знает, что такое добро и зло. Она может стащить у хозяина кусок мяса, но посмотри, как она виновато виляет хвостом, пытаясь загладить вину, когда хозяин вернется. Таким сперва был и человек. Все было просто для него, и жизнь казалась прогулкой рядом со всемогущим хозяином. Достаточно было слушать все его указания, чтобы хозяйская палка не причинила боль, но даже когда хозяин наказывал человека, за этим все равно виделся добрый отец, который не даст тебе сбиться с пути, намеченного им.

— Я понял, Учитель, — воскликнул Виштаспа. — Ты говоришь о сотворении человека и о его жизни в раю. Я много раз слышал эту историю от нашего жреца. Но потом человек ослушался хозяина- А точнее, Бога-

— А тебе, Виштаспа, когда-нибудь хотелось заговорить с собакой? Ты ни разу не жалел о том, что твой любимый пес только виляет хвостом, гавкает и лижет твое лицо? Конечно, тебе становилось грустно, когда рядом с твоим любимым псом ты был одинок в своих мыслях. Может быть, поэтому люди больше желают детей, чем собак? А сколько ты раз слышал о том, что человек сотворен по образу и подобию Божьему? Разве для того, чтобы бродить за хозяином послушным и молчаливым псом?

— Учитель! Если бы тебя услышал наш жрец, он бы стал требовать у отца твоей казни, как сквернослова и богохульника. Он бы сказал, что ты носитель смуты и беспорядков.

— А я и есть носитель смуты, так что в словах его нет лжи и лукавства. Ты ведь помнишь о том, что в райском саду росло два дерева: одно из них было деревом познания добра и зла. И когда первый человек отведал от него, он стал сомневаться. В нем поселилась смута, и он испугался, увидев зло там, где не было его вовсе, Я тоже ел от этого дерева. И потом, когда ошибался в своих делах, грозная неумолимая сила опрокидывала меня вниз. Чтобы затем вновь мучительно подниматься к блаженным высотам истины. И Бог терпеливо ждал, когда у меня откроются глаза, прорежутся крылья и жилы окрепнут для новых усилий. Ведь в том саду было еще одно дерево.

— Да, это дерево Жизни, — кивнул головой Виштаспа. — Но ведь Бог не дал первому человеку выпить его сок, испугавшись, что человек и сам станет Богом.

— Не дал? Тогда скажи мне, мудрый Виштаспа, — Заратустра снова закрыл свои глаза. — Какая сила дает тебе Жизнь? Какая сила гонит твою кровь по жилам и заставляет биться твое сердце, когда оно сгорает от желания жить? И какая сила заставляет тебя задавать вопросы, мучая отсутствием ответа на них? Разве ты не называешь эту силу жизнью, как Всевышнего называешь отцом небесным? Если же нет, тогда продолжай слушать ветер. У него ты научишься большему.

— Учитель, — встревожено обратился он к Заратустре. — Ты слышал эти звуки? Кажется, это плачут люди. Уж не случилось ли в том городе какой-либо беды?

— Сегодня утром некий ремесленник полез на крышу, но оступился и свернул себе шею. Это плачут его родственники, потому что они не могут понять случившееся, и оно их пугает. Прислушайся, разве ты сам не видишь, что произошло сегодня?

— Город далеко, — пожал он плечами, — и слова сливаются с ветром. Я думаю, Учитель, что и ты не мог бы расслышать слов.

— Это потому, Виштаспа, что ты слушаешь ушами. Попробуй же услышать сердцем. Расстояние может ослабить звук, но оно не в силах заглушить горе. Пусти горе в свое сердце, и ты научишься видеть.

— Как все просто в твоих словах, — печально вздохнул ученик. — Жаль только, что, как я ни стараюсь им следовать, у меня ровным счетом ничего не выходит. Вот я пустил горе в свое сердце, но ничего, кроме боли и жалости, я не вижу. И я, увы, не в силах помочь тем несчастным, которые плачут сегодня. А какой толк в пустом сочувствии, если оно не может избавить страдающего от его горя?

— Ты думаешь, что без горя человек был бы более счастлив? — улыбнулся Заратустра ученику. — Подумай, не будь в мире смерти, кто бы восхищался мужеством воинов? И не будь голода, смог бы ты уважать труд земледельца? Нет, Виштаспа, то, что дается легко, ценится также легко, и в самом деле несчастен тот, кого горе обходит стороной.

Посмотри на свинью. Пока не пришел ее час, она сыта и довольна. Когда-то свинья была диким вепрем, Жизнь ее была полна опасностей и потерь, но это был сильный н мужественный зверь. Посмотри, что стало с этим зверем сегодня, когда человек дал ему счастье изобилия... Нет, Виштаспа, не желай человеку пустого счастья. Человек достоин более высокой участи. Вот и ты — сегодня в твое сердце пришла чужая беда, и ты мучаешься над вопросом, как помочь этим людям. Но знаешь ли ты цену этим мукам? Ведь они — это первый шаг к великому чувству любви. И я верю, что тебе достанет мужества не изгонять чужую боль из своего сердца.

Виштаспа в задумчивости покачал головой.

— В твоих словах много правды. Но скажи мне, какой смысл в этих подвигах, если всему приходит конец? Какой смысл в мужестве сильного, доброте доброго, разуме разумного, если приходит смерть и все забирает с собой? Нет, если жизнь однажды заканчивается так плачевно, то, увы, я не вижу в ней особого смысла.

— Давай лучше посидим у дороги, — отозвался Заратустра, вместо ответа на сетования своего спутника. — Смотри, какое чудесное сегодня утро. Вот в плач уже стих, и жизнь продолжает свой неумолимый бег. Жизнь — это чудесная сказка. Пожалуй, никто из людей никогда еще не придумал что-либо лучше, чем сама жизнь. Но разве добрая сказка может иметь плохой конец? Нет, Виштаспа, какой конец, такая и сказка. И неужели ты думаешь, что тот, кто сумел придумать эту жизнь, был настолько глуп, чтобы конец у нее сделать таким бессмысленным?

— Ты хочешь сказать, что душа человеческая бессмертна? — в глазах у Виштаспы повисло ожидание. Над этим вопросом он мучился давно и безысходно.

— Я хочу сказать, что Бог щедр к своим детям Впрочем, смерть — это все равно путешествие в неизвестность. Для одних это благо, для других — зло и испытания. А насчет бессмертия души — подумай сам. Почему ты знаешь, что на земле существуют деревья, камни, эта дорога, этот Заратустра? Все это ты можешь увидеть своими глазами, потрогать руками, понюхать носом, и потому знаешь — все это есть. Но можешь ли ты потрогать свою собственную душу? Или понюхать ее? Ты постоянно спрашиваешь себя, да есть ли она вообще, эта душа, или же человек — это только слепок мяса, жил и костей? Все так и есть — твоя душа бесплотна, а может ли бесплотное умереть? Если же ты решишь, что никакой души и вовсе нет, то ответ будет еще проще — чего нет. то и не умирает. Вот видишь, в любом случае твоя душа бессмертна. Так что не думай о пустом, мой юный друг.

Если же ты хочешь знать мой ответ, то я скажу его тебе. Твоя душа, Виштаспа, это не только ты. Все, что ты сумел полюбить в этом мире — тоже живет в твоей душе! И душа человека всегда живет там, где живет ее любовь, Научись любить, Виштаспа, и ты будешь жить вечно.

— Когда ты говоришь, Учитель, в сердце моем пробуждается надежда и радость. Пока ты говоришь, я вижу свет и забываю о горе. В такие минуты я совсем забываю о нем. А скажи мне, ты сам когда-нибудь испытывал настоящее горе? Или ты родился со своим чудесным знанием?

— Я скажу тебе, если и ты скажешь мне, что такое горе, — откликнулся Заратустра.

— Хорошо, Учитель, я расскажу, раз ты просишь, — Виштаспа задумался, отчего лоб у него пошел морщинами, и, слегка помедлив, стал перечислять:

— Во-первых: горе — это боль. Хуже всего, когда болит душа и ты не знаешь, как это можно вынести. Во-вторых: ты видишь, что все твои попытки изменить что-то к лучшему тщетны и бессмысленны. Тогда у тебя опускаются руки и сердцу хочется плакать и выть. В мозгу бьется одна и та же мысль: "Зачем? Почему?", и тогда начинает казаться, что это навсегда и мучения твои вечные. И нет ни одного человека, который мог бы тебе помочь, — Виштаспа остановился и, помедлив, добавил: — Вот, пожалуй, этого достаточно.

— Тогда я тоже знаю, что такое горе, — искренне обрадовался Заратустра. — Однажды, как и ты, я испытывал нестерпимую боль. Я не знал, что мне делать и куда деваться. Все мои попытки вырваться из этой боли были тщетны, а тот человек, которого я любил и верил ему, почему-то тоже не спешил мне помочь. Больше того — он смеялся и продолжал меня мучить! Разве это не горе по-твоему, Виштаспа?

— Конечно же, горе, Учитель! Но как это было?

— Очень просто, — рассмеялся Заратустра. — Про сто тогда я обмочил пеленки, и мать моя их мне меняла на чистые.

— Даже самая могучая река питается водами малых ручьев. Так и Великая Мудрость: она начинается простыми мыслями и набирает силу, повинуясь голосу Любви и Единства.

— Учитель, — обратился он к Заратустре. Много мы с тобой ходили по этой земле, и в разных странах люди живут по-разному. Одни изнывают от изобилия и скуки, иные мучимы голодом и лишениями. Но даже в самых цветущих городах все равно можно встретить голодных и сытых, богатых и нищих, рабов и их хозяев. Ты говорил, что каждый из людей равен перед Богом, так почему же Бог каждому дает в разной мере? Где же справедливость? Или, быть может, Бог не любит справедливости на земле?

— Вот, Виштаспа, — весело откликнулся он, — смотри, какая прекрасная дудочка будет у меня сегодня. Хотел бы ты себе иметь такую же?

— Учитель, я задал тебе вопрос, а ты насмехаешься надо мной вместо ответа.

Почему же? — не отрываясь от своего занятия, пожал плечами Заратустра. — Именно па твой вопрос я и отвечаю. Ведь ты спросил меня, почему одни имеют многое, а иные и самого насущного не могут себе найти? Я же сказал: вот у меня есть дудочка, которая мне приятнее всех сокровищ мира, а у тебя ее нет. А справедливость состоит в том, что и ты можешь научиться делать такую же.

— Прости, Учитель. Я никак не могу понять, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно. Ты убедил меня, хотя и не совсем. Если все так просто, так почему же между людьми то и дело возникают раздор и войны? Почему один становится рабом и обязан под страхом смерти повиноваться другому? И Бог не вмешивается в дела людей. Или он не видит, как на земле попирается справедливость?

— Я думаю, ты и сам мог бы ответить на этот вопрос, Виштаспа. Особенно если вспомнишь, для чего Бог сотворил человека. Ведь он сотворил его по образу и подобию своему...

— И это мне непонятно, — перебил Виштаспа Учителя. — Если Бог такой же, как и человек, пусть даже лучший из нас, в таком случае, мне жаль Бога. Впрочем, я так не думаю, Я вижу, как каждую ночь Бог зажигает звезды и каждое утро вновь заставляет Солнце бежать по небу. Я знаю, что каждый день он дает жизнь новому младенцу и забирает ее у престарелого. Кто может сравниться с Богом в его делах?

— Точно так же я думал, когда ребенком смотрел на своего отца, — Заратустра усмехнулся. — И мне казалось, что невозможно сравниться с ним в силе и ловкости. Теперь же время прошло, и я умею не меньше его. Так что, Виштаспа, не спеши с выводами. Все, что имеет Бог, то же имеешь в малой степени и ты. Бог бесконечно мудр, и в тебе есть зачатки мудрости. Он терпелив в делах своих, и у тебя иногда получается слушать не перебивая. Он — это бескрайняя Любовь и Единство всего сущего, и это также ты можешь угадать в своей душе. Но самое главное — он дал тебе возможность быть Свободным и выбирать между Злом и Добром! Разве этого мало, Виштаспа?

— Охо-хо, — покачал головой ученик. — Этого не мало. Этого чересчур много. Ведь Зло и Добро — это слишком трудно для меня. Я, как и все, запутался в этих понятиях, и то, что я сегодня делаю как доброе дело, завтра может оказаться злым. Вор украл у меня мой хлеб — это зло. Но, быть может, он накормил своих детей, и они не умерли с голода! А другой не стал воровать, но, потеряв свою гордость, просит подаяния, Или же я, поймав вора, покараю его, а потом, глядя на его страдания, прокляну себя за свою жестокость. Как мне разобраться во всем этом и где найти ответы на свои вопросы?

— Слушай свое сердце, Виштаспа, — отозвался Заратустра. — И если ты не станешь обманывать сам себя, ты найдешь большее, чем просто ответы. Ведь тот, кто ищет ответ, рано или поздно находит Мудрость.

— Сегодня ты спросил меня, почему в разных краях земли люди живут по-разному, и я хочу рассказать тебе одну историю.

— Смотри, Виштаспа, какая чудесная сила в этом огне! Разве можно подумать, глядя па кусок сухого дерева, что а нем живет это чудо огня? И вот, одна ветка отдает свой огонь, и я кладу на ее место другую. Так и люди: мой огонь носит меня по всему свету, а когда я догораю, на мое место приходит другой. Знаешь ли ты, сколько народов прошло по всей этой земле до нас? Они строили города, засевали земли, достигали расцвета и навсегда уходили с этой земли. Им, как и нам, была дана свобода выбирать между добром и злом. Блажен тот, кто выбирал дорогу добра, но даже и он мог ошибаться и совершать злое. И не всем хватало сил смирить свою гордость и признать свое зло, чтобы исправить его. От этого зло накапливалось в мире и рождало повое; люди теряли любовь, а насилие стало заменять им душу. И не Бог разрушил эти царства, они погибали от своего же собственного зла.

И однажды кто-то сказал: “Что нам жить, как дикарям, в хижинах? Не лучше ли взять от земли глину, обжечь кирпичи и построить себе жилище, где не будет ни зноя, ни холода?”

“Вот, — сказали они. — Бог слепил нас из глины, но не дал нам ни крова, ни одежд. Мы же своим трудом построили все это. Разве мы ниже, чем боги?”

“Вот, — смеялись они, — мы, подобно богам, обладающим разумом, построили себе богатые жилища, а эти дикари так и остались дикарями. Давайте же научим их, как надо жить. Если сами они глупы, словно дикие звери, то пойдем и станем для них богами!”

Так началось разделение людей. Часть из тех, кто остался “диким”, стали работать на горожан за хлеб и тепло, а тех, кто противился, силой обращали в рабов. И в сердцах людей поселялись обиды, а несправедливость рождала сопротивление. Хозяин гордился своим положением, а слуга и раб узнали вкус зависти. Люди перестали понимать один другого, хоть и говорили на одном языке.

— Вот так опять на земле разрастается зло, — подытожил он свой рассказ. — И теперь кто может рассказать этим людям, что все они равны перед Богом и истиной? Что, отнимая хлеб у другого, они насыщают живот, но теряют связь с Богом? Что, отворачиваясь от чужой беды, они разрушают Единство и предают Любовь, а значит, сами же разрушают тот мир, где живут? Кто расскажет им это, чтобы они услышали и чтобы на эти земли снова вернулся Золотой Век?

— Скажи мне, Учитель, ты часто в разговоре со мной произносишь слово “душа”. Но не мог бы ты объяснить точнее, что это такое? Ты уверял меня, что эта душа есть у каждого из нас точно так же, как есть две руки, две

— Кто это говорит со мной? — отозвался он на слова ученика. Казалось, он весь был поглощен своими мыслями, и Виштаспа только пожал плечами, немного досадуя на рассеянность Учителя.

— Разве ты не слышишь? Это говорю с тобой я, твой ученик и попутчик Виштаспа. Посмотри на меня, и ты увидишь, кто это.

— Вот я вижу вечерние звезды, вот молодой месяц, вот камень у дороги, костер, — в недоумении стал перечислять он. — Вот чьи-то сандалии и плащ, вот две руки, две ноги и одна голова. Который же из этих предметов Виштаспа, мой ученик и попутчик?

— Разве звезды говорили с тобой? — рассердился Виштаспа. — Или же этот камень, который всегда молчит? Зачем же ты смеешься надо мной, когда ты не мог забыть ни мой голос, ни то. как я выгляжу?

— Нет, нет! Я прекрасно помню и голос, и лицо моего дорогого Виштаспы, но согласись, если и я вдруг заговорю голосом царя Дурашрава, разве от этого я стану им?

— Что же ты молчишь, отрок? — прогремел отвратительный голос. — Или ты не видишь, кто стоит пред тобой?

— Ты испугал меня, Учитель, — голос у Виштаспы слегка подрагивал, и он устало опустился на землю, заставляя себя улыбаться, как ни в чем не бывало. — Мне показалось, что у меня не в порядке с головой, так ты был похож на Дурашрава. Как это удается тебе?

— Сначала ты ответь на мой вопрос, — перебил ученика Заратустра. — Без него все мои ответы будут бессмысленны. Итак, кто же говорит со мной твоим голосом? Быть может это две руки говорят? Или одна голова задает мне вопросы? А может это дырка, называемая ртом, беседует со мной?

— Нет, — тяжело вздохнул ученик. — Не дырка и не голова. Все, что я могу сказать о себе, так это то, что я — целый человек, что произошел от отца и матери и что называют меня Виштаспой. Но, похоже, тебе этого мало.

— Мне довольно и меньшего, чтобы узнать тебя, мой недоверчивый Виштаспа. Но как я могу объяснить тебе, что такое душа, если ты даже не можешь толком объяснить, кто ты такой? Как же ты хочешь узнать большее? Ты смотришь на свое тело и говоришь себе: "Вот Я!”. И не замечаешь того, что говоришь ты уже не о юле, а лишь об его отражении в твоем сознании. Вокруг тебя всегда великое множество твердых и ощутимых предметов, но прежде, чем ты заметить их, они должны стать бесплотными отражениями в зеркале твоих глаз. И кто сказал тебе, что твое зеркало прямо? Вот я лишь чуть-чуть поколебал его, и ты увидел во мне другого человека!

— Сознание живет в моем теле, — возразил ученик и Заратустра покачал головой:

— Ах, мудрый Виштаспа, пока твои глаза открыты, в них отражается весь мир. Но вот уснули твои глаза, где же будет твое сознание? Или людям не снятся сны?

— Конечно, снятся, Учитель, — согласился Виштаспа. — Говорят, даже кошки могут видеть сновидения, и они иногда счастливо улыбаются во сне или же испуганно вздрагивают. Все так. Учитель.

—Так, да не совсем, — усмехнулся Заратустра. — Только что ты уверял меня, что ты и твое тело — это одно и то же, значит, и видеть ты должен лишь то, что видит твое тело. Как же можешь ты тогда гулять по неведомой стране своих снов, когда тело твое лежит у этого камня, тихо похрапывает и ворочается с боку на бок?

— Но ведь это же только сны! — не сдавался Виштаспа. — Если бы тела у меня не было вовсе, разве мог бы я уснуть у этого камня и видеть сновидения? По крайней мере, я еще не встречал человека без тела, да и без своего я не проживу и дня! Как же я могу согласиться с тобой, что я и мое тело — это не одно и то же?

— Ты много без чего не можешь прожить, уважаемый Виштаспа. Без этой земли, на которой ты сидишь, без этого воздух, которым ты дышишь, без животных и растений, которые дают тебе пищу. Но ты же не говоришь, что ты это и земля, и воздух, и животные, и растения. А ведь все это так же неразрывно связано с тобой, как и органы в твоем теле. В то же время, тело твое может измениться. На войне ты можешь потерять руку, но разве ты не останешься тем же Виштаспой? Или, перепив вечером вина, утром не узнаешь себя в зеркале л скажешь, что это другой человек? А когда ребенок вырастает, ужель он не будет оставаться самим собой? И если Ты — это только твое тело, а оно изрядно изменилось с тех пор, как ты встретил меня, то, увы, сегодня я говорю с человеком, которого я не знаю.

— Хорошо, — наконец отозвался он. — Ты убедил меня, что Я это не только мое тело. Но что такое душа? Если это сознание, то ведь и оно не стоит на месте. Сегодня у меня одни мысли, завтра другие, а я остаюсь все тем же Виштаспой и не перепутаю себя ни с кем другим! Значит, Я это и не тело, и не душа, но кто же Я в таком случае?

— Задай этот вопрос человеку, который запряг осла в телегу, уселся на нее и поехал. Спроси его, кто он такой. Ведь он это и не осел, и не телега, хоть имеет все это и пользуется этим.

Много чудесного замечал за Заратустрой Виштаспа, и временами ему казалось, что всего только шаг отделяет его от понимания великой загадки. Но слова Учителя были так просты, а вопросы, мучившие ученика, казались такими сложными, что порою юношу охватывало отчаяние и надежда опять уходила из сердца. ^: Он хотел знать тайну мироздания и секреты сокровенных знаний, Заратустра же больше любил рассуждать о вещах обыденных и на все вопросы, смеясь, отвечал:

— Разве кто-то прятал от тебя тайну? Вот она лежит перед тобой и в этой траве, и в этой косточке от сливы, и в сварливой жене, что бранит своего непутевого мужа, Эта тайна всегда живет вокруг тебя и не думает прятаться, так почему же ты не видишь и не понимаешь ее?

— Не сердись, мой дорогой Виштаспа, — однажды сказал он, — но ты напоминаешь мне муравья, который лазит по телеге в надежде узнать ее устройство. Все части ему знакомы: гвозди, забитые в доски, солома на дне, блохи в лошадиной гриве. Не хватает ему только одного — увидеть телегу целиком. — Ты хочешь сказать, что я не пойму этот мир до тех пор, пока не увижу его со стороны? — пожал плечами ученик, — Но мир не телега, да и я не птица, чтобы летать над ним. Как же мне увидеть его целиком, если он так велик?

— Ты прав, — Заратустра согласно кивнул головой. — Мир действительно велик, и едва ли кто знает, сколько телег в нем беспокоят дорожную пыль или отдыхают в сараях. Но скажи мне, сколько телег нужно для того, чтобы понять их все? Неужели больше одной? И неужели муравей, который тащит соломинку в свой муравейник, так уж сильно отличается от кобылы. тянущей за собой повозку?

— И зачем тебе быть птицей, мудрый Виштаспа? Мир, который ты успел увидеть сам или услышал о нем от других, всегда живет в твоей памяти. Вот и позволь ему жить в твоей голове по своим правилам. Тебе же, чтобы понять его, останется только попробовать услышать его целиком.

— Все равно это слишком много для моей головы, — засмеялся ученик. — Даже двух человек одновременно и то тяжело услышать. Что же будет, если начнут говорить сразу все, кого я помню?

— Тогда, мой юный друг, попробуй услышать одного соловья. Сколько разных звуков издает он и какие сложные трели выводит! А всего-навсего имеет одну только мысль — найти себе пару! Так и люди: их слова нередко выливаются в целый потоп, а чтобы понять их, достаточно узнать причину, которая этот потоп породила.

— День добрый, достойные дети своего отца. Хотел бы я знать, ради каких таких чудесных стран жители этого города покинули эти места и почему вы не отправились вместе с ними?

— Может, для кого этот день и добрый, но только не для нас. Вы зря пришли сюда, бродяги. Сегодня в этом городе нет ни ярмарок, ни представлений, С тех пор как в этих стенах поселилась беда, циркачи и торговцы стали обходить нас десятой дорогой.

— Что же это за беда обрушилась на Тихий Ручей? — спросил Заратустра, присаживаясь на землю напротив разговорчивого стражника. Тот устало пожал плечами и поднял голову к обесцвеченному солнцем небу.

— Подними голову, бродяга, и попробуй найти на этом небе хоть одно облачко. Видимо, боги всерьез рассердились на нас, что не посылают на наши земли ни единой капли дождя. Что делать, вода в этом городе скоро станет цениться дороже золота. Вот люди и ходят с иконами к молитвенному камню, упрашивая богов смилостивиться и послать на наши поля долгожданные дожди.

— И много они успели выпросить воды у богов? — сощурил глаза Заратустра.

— Если ты смеешься, незнакомец, то напрасно. Третий год на наших полях нет урожая. А если ты и впрямь веришь в милость богов, то знай — они глухи к нашим молитвам, Заратустра печально усмехнулся.

— Вот уже много лет я живу на свете, — признался он. — Но мне ни разу еще не доводилось встречать глухих богов. Разве что кроме тех, которых вылезают из дерева или рисуют на досках. Эти боги в самом деле глухи и настолько же слепы. Мой же Бог довольно словоохотлив, и я всегда с удовольствием общаюсь с ним.

— Может быть, ты спросишь тогда своего бога, почему в наших землях нет дождей и наши реки и ручьи высыхают? Или все, что ты умеешь — это только хвалиться и насмехаться над чужими бедами?

— Может быть, и спрошу. Но сначала я хочу задать вопрос тебе, достойный сын своего отца. Что лучше, скажи мне, три года усердно молиться нарисованным богам или— вырыть колодцы, такие глубокие, что даже в засуху вода в них не будет пересыхать? По крайней мере тогда уже не придется донимать твоих богов пустыми просьбами и слезливыми молитвами. Стражник криво усмехнулся в ответ.

— Много ли земли ты напоишь из колодца? Или ты не знаешь цену того труда, чтобы носить на поле воду кувшинами? Раньше на наших полях урожаи были гак высоки, что торговцы со всех стран стекались сюда и привозили свои товары в обмен на наш хлеб. А теперь? Теперь всего-то зерна и хватает, чтобы не умереть с голоду.

— Неужели этого мало? — удивился Заратустра. — А я-то всю свою жизнь считал, что хлеб и нужен для того, чтобы с голоду не умереть' Или жители этого города умеют кормить хлебом не только свои животы, но а свою жадность? Хотел бы тогда и я посмотреть, как это у них получается, ведь до сих пор я видел одно — хлеб уменьшает голод, у жадности же только растет аппетит! Наверное, всех хлебов земли для нее будет мало!

— Может, и так, — устало вздохнул стражник, — Может, твой бог и благоволит к нищим, но наши люди устали от непосильных трудов, пропадающих понапрасну. В городе стало неспокойно, многие ушли на заработки в дальние страны, кое-кто подался в разбойники, распугав и без того редких купцов. Да и казна пустеет, так что правитель наш обложил каждый колодец податью на треть, а лучшие земли уступил иностранцам за бесценок. Ему же надо кормить и охрану, и советников своих, и город от врагов укреплять...

— Разве не люди укрепляют города от врагов? — перебил его Заратустра, — И разве не пахарь лучший советник сам себе? И неужели нищ тот, кто в беде имеет много друзей? Вот я знаю людей, чей Бог — Мудрость, Любовь и Единство. Эти люди и с бедой справятся вместе. Иным же и беды не надо, они и так готовы перегрызть друг друга, и не могут им помочь ни дожди, ни изобилие, ни нарисованные боги.

Не знаю. Мое дело — ворота охранять. А вы, бродяги, лучше идите своей дорогой, — недовольно ответил стражник и снова закрыл свои глаза.

— Учитель, — окликнул он Заратустру, когда стены города остались далеко позади. — Почему в разговоре с людьми ты начинаешь говорить о Боге, а заканчиваешь самыми простыми вещами. Не спорю, ты говоришь разумные вещи, но могут ли они сравниться с величием Единого, который управляет мирами, судьбами и звездами? В сравнении с этим любые житейские заботы мне кажутся мелкими и ничтожными.

— Вот сидит человек, который с интересом слушает нас. Он не похож на мудреца, но и для крестьянина руки его слишком чисты. Пойдем спросим его, как бы он стал приносить жертву, когда бы удостоился быть жрецом?

— О, достойные служители Мудрости! Спор ваш показался мне очень интересным, ведь я исходил уже многие страны и нигде еще не встречал единого мнения на этот счет. Одни поют богам священные и хвалебные гимны, другие зажигают свечи перед рисунка ми своих святых или их деревянными истуканами. Третьи же, подобно вам, сжигают мясо жертвенных животных. Как разобраться, кто прав? Вот если бы жертву приносили мне, я бы сказал: “Мне мало разницы. Лишь бы мясо было хорошо прожарено, а свечи давали достаточно света. Песен же хвалебных я и вовсе не люблю”. Так бы я ответил вам. если бы и сам был богом. Но, увы, я всего лишь бедный путешественник, и потому скажу: “Почему бы вам самим, не спросить ваших богов, что им больше по вкусу?”

— Что ты говоришь такое? — изумились оба мудреца. — Где же такое видано, чтобы боги запросто говорили со своими смертными? Только избранные получают право говорить с богами, да и то не смеют задавать им вопросы!

— Тогда, достойные служители Мудрости, — смеясь, произнес он, — скажите мне, почему вы вообще решили, что ваша жертва нужна вашим богам?

— Этот человек богохульник! — воскликнул тот, который предлагал приносить жертву в чистоте. — Напрасно мы обратились к нему, ведь теперь и мы повинны в богохульных беседах.

— Кроме греха богохульства этот человек может быть опасен. Когда народ услышит эти крамольные речи, кто сможет привести его в повиновение? Пусть свои мысли он расскажет царю, и пусть царский суд снимет с нас грех, определив, какой участи достоин этот

— За что вы собираетесь судить меня? — пожал плечами Заратустра. — Вот вы оба готовы были подраться за свопы спором, я же своими словами снова сдружил вас, В этом ли мой грех? А если я сказал недостойное против Бога, так неужели же не сам Бог будет судить меня за это? Нет, достойные служители мудрости, я не пойду с вами к царю.

— Тебе нечего бояться, незнакомец, — возразил ему второй мудрец, почитавший глину, — Если слова твои истинны, ларь наградит тебя. Если же ты ошибаешься, то никогда не поздно поменять свои мысли. В любом случае ты не останешься внакладе, положившись на милость царя.

— Я вижу, достойный мудрец, что достоинство твое так велико, что только царь может купить его у тебя! — Заратустра очертил руками круг, как бы показывая, каким большим достоинством обладает его собеседник. — Я же человек простой и, отдав себя на суд Единому Богу, не стану искать царских милостей.

— Теперь нам нет места на этих землях. Теперь эти двое обо всем доложат царю, и тот станет искать, чтобы схватить тебя. Ты ведь знаешь, что Дурашрав не прощает богохульства и в лучшем случае тебя будет ждать сырая темница. Я же поклялся никогда не бросать тебя, и потому пойду за тобой, но не о том я огорчаюсь. Полюбив тебя, как родного отца, больше всего я не хочу тебя видеть в руках Дурашрава, и потому говорю, что не стоило затевать эту беседу. Но раз уж беда случилась, выход один — надо бежать из этих земель!

— Чем ты напуган, дорогой мой Вшнтаспа? — печально улыбнулся Заратустра, глядя в глаза своему преданному ученику. — И куда ты собрался бежать от беды? Или ты не знаешь, что беда всегда остается с человеком, и куда бы он ни шел, она всюду следует за ним но пятам?

— Беда, может, и следует, но Дурашрав остается в своих владениях, — возразил ученик. — Другие же цари не имеют на тебя злобы и не станут преследовать тебя!

— Ах, Виштаспа! В том ли беда, что Дурашрав ищет меня? Или же в том, что слова мои мешают ему? Ведь стоит мне отказаться от своих мыслей, как я перестану быть ему врагом и у него уже не будет поводов преследовать меня. А другие цари? Неужели ты думаешь, что богохульство придется им по вкусу? Вот и выходит, что куда бы я ни отправился, я везде останусь с этой бедой или же, подобно воину, бежавшему от лица неприятеля, откажусь от опасных мыслей и сохраню себе жизнь. Думаю, ты не станешь просить меня об этом?

— Что ж, — вздохнул ученик, — Надеюсь, что ты знаешь, зачем рискуешь своей головой.

— Ты слишком преувеличиваешь опасность, мой юный друг. Земли эти велики, а Дурашрав не провидец, чтобы знать, где искать меня. Пока мое Бремя не пришло, судьба не отдаст меня в его руки для решительных испытаний. Когда же это случится, надеюсь, мне хватит сил принять свою участь достойно. И скажи мне, кто больше, рискует: царь, отправившийся со своим войском в поход в незнакомый и полный опасностей край или же одинокий путник, знающий дорогу в этом краю? Неужели же из желания заслужить царскую милость этот путник пойдет со всеми ложной дорогой и потеряется? И неужели он будет молчать, видя, как огромное множество людей рискует заблудиться?

— Я не совсем понимаю, Учитель, о какой дороге ты говоришь.

— А разве жизнь — это не дорога? — удивился Заратустра. — Разве каждый из нас, вылезая на свет из материнского чрева, не начинает свой путь в незнакомую страну своего будущего? Кто знает, какие опасности поджидают его впереди? Какие болезни, какие беды и случайности? Кто знает, зачем судьба расставляет ловушки на его пути? Пока не случилось ничего плохого, человек идет как идется. Но вот на его пути возникает беда, и он в растерянности. Куда бежать? Дикий зверь, натыкаясь на загонщика, бежит от него, чтобы наткнуться на другого, пока наконец не попадает под прицел стрелка. Или, если повезет, не вырвется из кольца загонщиков. Где же знать напуганному зверю, что загонщик идет с безобидной колотушкой, способной только запугивать, истинная же беда поджидает его в виде стрелецкого лука? Так и человек. Убегая от одной беды, часто попадает в еще более опасную. Это ли не есть незавидная участь слепого глупца?

— Да, — Виштаспа согласно кивнул головой. — В самом деле, никто не знает, где ждет его счастье и какая из бед окажется горше всего.

— Почему же никто? — поднял глаза Заратустра. — Спроси о том у любящей матери, знает ли она, где ее счастье и ее беда? И если мать так мудра от любви к своим детям, то что говорить о тех, кого сострадание заставит принять и полюбить этот мир целиком? Мир, в котором злодейство процветает лишь от слепоты и безумия.

— Учитель, кто-то идет к нам. И идет крадучись. Похоже, что он идет не с добром. Добрый человек ходит явно.

— Не беспокойся о пустом, — спокойно отозвался Заратустра, продолжая наблюдать за огнем, — Царские слуги тоже ходят явно, но добрыми их никто не называет.

— Эй, бродяги, - весело крикнул пришедший, и вокруг огня обрисовалось еще четыре тени. — Сколько вы готовы заплатить мне за свою жизнь?

— Подойди поближе — узнаешь, — глухо отозвался Виштаспа, но Заратустра мягко положил ему руку на плечо.

— Зачем ты обижаешь этих добрых людей, мой друг? — обратился он к своему ученику. — Ведь они пришли сюда не для того, чтобы быть убитыми тобой.

— Хорошо, я дам тебе ровно столько, сколько стоит моя жизнь, и ты оставишь нас в покое. Согласен?

— Идет, — усмехнулся грабитель, и тени у костра одобрительно загудели. — Только смотри не продешеви, чтобы не было хуже.

— Отчего же? — Заратустра уселся поудобнее, поджав под себя ноги. — Я отдам тебе все до копейки, как и обещал. Вот только вспомню, сколько заработала моя мать на том, что дала мне жизнь. Думаю, и тебе этой цены будет достаточно.

— Я пришел получить хороший кусок, а получил хороший ответ. Что ж, тоже немало, — добродушно улыбнулся он Учителю и присел к костру.

— Что ты возишься с ними? — раздался недовольный голос из темноты. — Убьем их, а сами возьмем все, что у них есть.

— Что тебе до них? Или ты решил встать на мое место? Или чужое добро закрыло тебе остатки мозгов? Уйди и не мешай мне говорить с мудрым человеком.

— Кто ты? — обратился разбойник к Заратустре. — Слова твои метки, как стрелы лучника, и слуга у тебя достойный. Не из тех ли ты, кто учит парод в городских храмах? Мне доводилось как-то слышать их речи, и иногда в них были зерна Мудрости, хотя и редко.

— Нет, не из тех, — покачал головой Заратустра. —

— Ну и хорошо, что ты не из тех, — кивнул головой разбойник и, отстегнув от пояса флягу с вином, глотнул сам и протянул Заратустре, — Приятно встретить людей, которые не дрожат за свою шкуру и чья мудрость не назначает себе цену. Выпей моего вина, если, конечно, ты не брезгуешь пить из одной чаши с орешником.

— У каждого своя жизнь, — ответил Заратустра, после чего глотнул вина и передал флягу Виштаспе. — Что делать, если в этом мире зло и добро всегда идут рядом? И кто на свете рождается святым или грешником? Каждый рождается ребенком, а уж тем или другим становится сам, по своему выбору. Тебе выбирать. Ведь как святой может согрешить, так и грешник может прийти к святости. Отними у человека свободу выбора, так исчезнут и те и другие.

— Верно, — кивнул разбойник. — Вот я с рождения слышу: “Люби Господа Бога, и за то попадешь в рай и получишь награду. Грешник же будет гореть в огне неугасимом и отпадать”. Но скажи, что ж это за любовь такая, за которую мне должны заплатить? Разве я публичная девка? И разке я из страха, наказания смогу стать безгрешным? Heт! Если праведность идет от страха, то какая же праведность может быть у труса? Где же в таком случае правда? Заратустра пожал плечами.

— Не знаю. Может быть, правда в том, что для всякого времени она своя? Вот ребенок ходит вдоль обрыва и не боится упасть, потому что не знает. Что делать родителям? Какое сердце выдержит на это смотреть? Тогда мать говорит ребенку: “Не ходи туда! Там живет страшила, который схватит тебя и унесет!” Права ли она? Не лучше ли терпеливо смотреть на ребенка, готового разбиться? Когда же ребенок взрослеет, страхи проходят и вместо них приходит знание и несет новую правду. Но станешь ли ты сердиться на мать, чьи слова идут от чистоты ее сердца? Разбойник весело рассмеялся.

— Не хочешь ли ты сказать, что слова жрецов при храмах идут от чистого сердца? Эти лисы только и умеют, что говорить гладкие слова и поучать других законам, которые сами же не выполняют, “Не кради” — говорят они, и на храмовые деньги строят себе богатые дома и наряжаются в золотые одежды. “Не убий”, — добавляют к этому, и осуждают непокорных на смерть. То же относится и к другим заповедям. И при всем этом призывают не лгать. И заметь, Бог, которым они так пугали меня, не спешит их покарать за грехи, так есть ли он вообще на этой земле?

— Опять не знаю, — усмехнулся Заратустра. — Когда мой нос спросит у меня, есть ли на этой земле Заратустра или же есть только губы, щеки, глаза и пальцы, способные этот нос ковырять, что я смогу ему ответить? И если человек, живя в чреве этого мира и повинуясь его законам, спросит о том же, что ответит ему этот мир? Станет ли он бить себя в грудь и кричать, что он и есть Бог, или же продолжит жить, как и жил до этого?

— И неужели тебя смущает терпение Единого? — продолжал Заратустра. — Вот собака может укусить человека, но скажи, кто ответит ей тем же и укусит в ответ? Или когда мой желудок ошибется и не захочет принять пищу, которую я ему дал, неужели я поспешу его наказать? Нет. Я начну лечить его, ожидая улучшений. Так и Единый. Он ждет от людей правды, разума и справедливости, страдая от их неразумия, а если лжецы и глупцы рядятся в одежды святого, то разве от этого истина святых станет меньше?

— Может быть, потому, что часто страдания — это путь к выздоровлению? — пожал плечами Заратустра, и было неясно, спрашивает он или же утверждает давно известное. — Вот любящий отец избавляет сына от страданий, ибо мучения сына для него мучительней во сто крат. Но тот же отец причиняет сыну боль, исправляя тому вывих. И он же весело смеется, когда его сын падает с лошади и разбивает себе нос. Сыну больно, но сын становится мужчиной. Горе это или радость? Сын стал сильнее — вся семья стала сильнее. И если дети Единого мужают и растут, не растет ли с ними и сам Единый?

— Но если все так, и мучения способны принести благо, то в чем же грех мучителя? Вот и я грабил людей, значит, и я давал им повод стать сильнее!

— Все так, только вот никто не станет любить болезнь даже тогда, когда она пройдет. Человек побеждает болезнь и вышвыривает ее прочь. Если же болезнь побеждает человека, то в любом случае она умирает вместе с ним. И выходит, что зло без добра прожить не способно, добро же, учась побеждать зло, побеждает его и способно уже без него обходиться. Что ж, похоже, ты устал от детских сказок, так вот тебе новая.

— Нет пророка в отечестве, — вздохнул как-то Виштаспа, когда они с Заратустрой выходили из пределов царя Дурашрава, — Вот и эти земли обещали теплый прием, и вновь судьба гонит нас от них.

— О каком отечестве ты говорить? — отозвался Заратустра на сетования своего ученика. — Разве не там отечество человека, где его мать и отец и где душа знает любовь? Или там, где тело в тепле, а душа в беспокойстве? И разве за теплым приемом выходит на поле пахарь весной? Так что же ты беспокоишься о тех, чей Отец всегда с ними и чью волю пришли они исполнить? Дух Святой — отечество пророков, и пока Он с ними, пророк везде будет дома.

— Не знаю, почему я печалюсь. — Виштаспа пожал плечами и тяжело вздохнул. — Может быть, потому, что не знаю, зачем приходят пророки. Вон сколько их прошло по этой земле, а зла в мире не становится меньше. Ненависть, ложь, воровство, предательство и жестокость. — скажи, разве эти семена сеяли пророки? Где же добрые плоды и почему вокруг так много терний?

— Ах, Виштаспа! Где ты видел, чтобы колосья росли но указу жнеца, а яблоки — по воле садовника? Не сами ли они произрастают из семени и цветка? Так чего же ты ждешь от пророков? Никто не сможет сделать человека сильнее, мудрее и чище, одна только жизнь и один только он сам. Пророк же приходит помочь тем, кто готов созреть и другим открыть радость созревания. И не за славой и пустыми похвалами Приходит он, а от полноты его сердца, Заратустра поднял лицо к солнцу и продолжил:

— Посмотри на этот мир, дорогой мой Виштаспа, Посмотри и скажи, кто захочет в нем быть камнем, не знающим горя и страданий? Или кротом, который зарывается в землю от страха? Ты и сам не раз выказывал отвагу и доблесть в борьбе с неприятелем, так что же теперь обилие зла смущает тебя? Или ты научился побеждать, не имея соперника?

— Нет, — улыбнулся Виштаспа. — Не научился. И не за себя я печалюсь. Руки мои сами умеют меня защитить. И за женщин и детей часто находится кому постоять. Но ты же сам учил, что зло в человеке идет лишь от слепоты и безумия, так кто же пожалеет этих безумцев, сеющих зло и не знающих, что их потери будут куда горше?

— Не печалься о том, — Заратустра пристально посмотрел на ученика. — И не отворачивайся от них даже тогда, когда они не вмещают твои слова и продолжают безумствовать. Пусть будет по воле Единого. Их потери будут велики, но от большой потери может прийти большое понимание... И от великой боли может родиться великое сострадание. Если же и тогда человек останется глух, то, увы, ни ты, ни я, и никто другой уже не сможет помочь ему. Посмотри на глину, из которой вышел человек. Вся ли она превратилась в людей или еще осталось? Так и не каждый становится человеком, быть которым — это огромный труд, огромная боль, по и радость такая же огромная. А без этого человек опять уходит в глину.

— Давай лучше присядем здесь, — сказал он и, указав рукой на всадника, появившегося из-за холма, пояснил:

— Вон та судьба, которая гнала пас с этих земель, теперь, похоже, зовет нас обратно.

— Смилуйся, почтенный господин! — торопясь стал бормотать он. — Не откажи мне в милости отправиться со мной в город. Я знаю, что тебя почитают за пророка, и не осмелился бы беспокоить тебя, когда бы не повеление моего Царя! Он наказал мне отыскать тебя и упросить тебя вернуться. Он так и сказал — упросить и не сметь ни в чем перечить тебе.

— Ты ошибся, — наконец прервал он свое молчание. — Я не тот, кого ты ищешь на самом деле. Но не огорчайся, я могу угостить тебя сливами. Думаю, тебе еще никогда не приходилось есть таких вкусных слив.

— О, горе мне! Не сносить мне теперь своей головы. Все мои люди были посланы по разным концам этих земель, и вот вчера я узнал, что крестьяне видели тоги пророка с учеником. Они шли той же дорогой, что и вы. Но, видимо, крестьяне ошиблись!

— О, достойнейший господин! — умоляющим голосом начал он. — Не откажи и ты в милости! Скажи мне. как зовут твоего пророка? Не Заратустрой ли?

— Откуда ты знаешь его? Он был здесь?

— Да, — ответил Заратустра, оставаясь лежать. — Тебе повезло — это я.

— Так выходит, что я не ошибся? — с сомнением пробормотал гонец. — Но почему же тогда ты лежишь передо мною?

— Не беспокойся о том, — сказал Заратустра, поднимаясь с земли. — Мне просто хотелось проверить, действительно ли просьбы, сказанные на коленях, отличаются от просьб, произнесенных стоя. И я увидел, что нет. Ты снова ошибся. И зря отказался от моих слив.

— Похоже, ты смеешься надо мной, — в огорчении отозвался гонец, — Но велика ли премудрость потешаться над другими? Если ты тот, за кем я был послан, так почему бы тебе просто не сказать мне об этом?

— Потому что я не люблю врать, — Заратустра пожал плечами. — Я не сказал, что я тот, за кем ты был послан. Я сказал, что люди называют меня Заратустрой, только и всего. А теперь скажи: когда люди начинают искать тех, кого они называют пророками, что им нужно? Сами ли пророки, или же то, что есть у пророков? Я же хочу сказать, что у меня нет ничего такого, чего бы ты был лишен, и не стоило так трудиться в поисках меня. Дух Святой обитает не только в пророках, каждая травинка в степи пропитана им, человек же больше травинки. Загляни в свое сердце и ты поймешь, что напрасно загнал своего коня в погоне за мной.

— Пусть так, — склонил голову гонец. — Только Царь повелел мне найти тебя и упросить вернуться. Царский сын умирает от непонятной болезни, ночью же Царю было видение, что только тот, кого он гонит с этих земель, может вернуть здоровье его сыну. Иначе же царский род будет прекращен. И потому я прошу тебя отправиться со мной, ведь если мы не успеем и царевич умрет, то не сносить мне моей головы!

— Ох, люди, люди, — печально вздохнул Заратустра. — Вечно вы гоните пророков и вспоминаете о них лишь во время беды. Где же ваши сердца, когда беда далеко? Вот горе приходит, и вы начинаете искать тех, кого вы прогнали, среди людей. И не знаете, что не их вы гоните и ищете, а Духа Святого. Дух дает жизнь, мудрость и исцеление, так откройте свои сердца для него. Тогда уже не нужны вам будут пророки.

— Хорошо. Мы пойдем с тобой, если ты обещаешь больше не падать на землю.

Кто познал беду — тот познал жизнь, кто принял ее не озлобившись — примет Единого Духа, Царь, который еще недавно наводил страх одним только взглядом, теперь встречал Заратустру тихим и задумчивым. Пока гонец искал пророка, царском)' сыну наконец стало легче, но грозное предупреждение, полученное во сне, не давало царю покоя.

— Здравствуй, досточтимый мудрец. — Царь стряхнул с себя оцепенение тягостных мыслей, и лицо его снова приняло привычный холод. — Благодарю тебя, что ты внял моим словам и верну лея. Наследнику моему стало лучше, горячка прошла. Скажи, ты ли помог ему? Ведь тебя почитают пророком, и люди верят, что ты способен исцелять.

— Ты очень богат, царь, но можешь ли ты меня сделать богаче хотя бы на один золотой?

— Тебе нужны деньги? Возьми как задаток, — откликнулся правитель и протянул пророку звенящий кошелек. — Мой сын поправляется, и за это я готов сделать тебя первым богачом в моей стране.

— Неужели царь и правда думает, что может сделать меня богаче? — сказал он и, подойдя к окну, бросил деньги на пустынную еще площадь. — Где же твое обещание? Я пришел сюда нищим и уйду отсюда таким же.

— Зачем ты это сделал? И зачем просил меня о деньгах, которые тебе не нужны?

— Пусть царь не волнуется. — В голосе Заратустры не было слышно ни ненависти, ни осуждения. — Милость его не пропала даром. Утренний нищий подберет деньги и, быть может, утешится. Мне же так легче отвечать на твой вопрос, если, конечно, и ты сможешь ответить на мой. Скажи, кто сделает этого нищего богаче — я, ты или же то золото, которое он сегодня найдет? Так и с Духом Святым, — Он исцеляет, и какой пророк может помочь человеку, когда тот откажется принять этот Дух?

— Странные вещи ты говоришь! — Царь с сомнением покачал головой. — Мало на свете людей, которые как ты и могут отказаться от денег. Но еще меньше тех, которые бы отказались получить здоровье. Разве что по незнанию. Ведь как узнать этот Дух? Как он выглядит и где обитает?

— Тебе ли не знать этого? — покачал он головой. — Ты, который управляет целой страной, не знаешь того, кто управляет твоим телом?

— Разве не я сам управляю своим телом? — удивился царь. —Вот смотри — руки мои слушают меня и слова повинуются моим желаниям. Чего же тебе еще надо в доказательство?

— Этого довольно, — согласно кивнул Заратустра. — И я бы еще больше смог убедиться во всемогуществе царя, когда бы тот сумел остановить свое сердце хотя бы на десять ударов. Покажи мне это, и я поверю тебе еще больше.

— Ты поймал меня на словах уже второй раз. Сначала оказалось, что я не властен даже в милостях своих, теперь же выясняется, что и телом моим управляет кто-то другой. Вижу, что не напрасно тебя считают большим мудрецом, хотя и невероятно дерзким. И все же, кто же управляет моим сердцем? Ведь оттого, что это не я, мне не стало яснее. Кто же Он, дающий здоровье?

— Ты, царь, знаешь это. Вспомни, что заставило тебя искать меня? Разве не любовь к твоему сыну? Будь он для тебя чужим человеком, стал бы ты стараться ради него? А так —незримая нить тесно связывает вас, и ты готов идти на многое, чтобы тому. в ком жива твоя любовь, стало легче. Посмотри, не так ли и сердце стучит, разгоняя для тебя по жилам кровь? И легкие твои дышат — не для тебя ли? Как же ты назовешь ту силу, способную соединять части в единое целое, да еще так, чтобы они стремились помочь одно одному? Не похожа ли она на ту самую любовь, которая знакома и тебе? Любовь дает жизнь человеку, она же его и лечит.

— Но ведь я и до этого любил своего сына, почему же моя любовь не смогла помочь ему, когда он был при смерти?

— Увы, царь, твои деньги найдены, но они не принесли людям счастья. Слышишь, как за обладание золотом люди проклинают и унижают друг друга? Они ищут счастье, а находят лишь синяки и надорванные глотки. А ведь тоже, как и ты, они любят своих жен и детей, вот только любовь не помогает им. Что сказал бы ты, если бы я одной рукой протянул тебе деньги, а другой залез в твой кошелек? Или же, кланяясь тебе, начал бы попирать твоего сына? А если бы ты возмутился, то что говорить о Едином, который всех своих детей любит? И когда Он Любовью своей вдохнул в тебя жизнь и соединил все твои органы воедино, а ты, ослепленный гордыней, яростью или же жадностью, стал ненавидеть и попирать детей Его, то этим ли ты заплатил за Его Любовь?

— Но в чем же выражается Его любовь? — изумился царь. — И почему Он не поможет этим нищим, которые сейчас дерутся за золото, если Он действительно любит их? Пусть остановит их и даст каждому по мере надобности.

— А ты, царь, всегда ли даешь сыну то, что он хочет? Не ты ли против воли заставляешь его учиться и тренировать свое тело? И когда случится война, спрячешь ли ты своего любимого сына в теплом дому или же поставишь его впереди своего войска? Ведь не для сытости и покоя рождается человек, и кто может обрести силу, спрятавшись от беды?

— Зачем вам новые истины? — пожал плечами Заратустра. — Или кто отменил старые? Или они уже неспособны на многое? Или есть хоть одна истина, которая ни разу бы не нарушалась вами? Для чего же вам давать новые, если старые вы не смогли сохранит в своем сердце?

Тогда жрецы, видя, что народ начал смеяться над ними удалились, люди же обступили Заратустру и спросили: “Что нам делать, чтобы заслужить любовь Единого Бога? Достаточно ли просто соблюдать заповеди?”

— Как сыну заслужить любовь матери своей? спросил их Заратустра в ответ. — Не дается ли она ему от рождения задаром? И как сын познает цену материнской любви, когда уйдет из дома и пройдет через лишения, так и старые истины, они опять возвращаются в сердце, когда приходит беда.

Не бойтесь! Все будет хорошо. Когда же хотите по служить Единому, то откройте свои сердца, и в них придет пророк в имени Духа Святого! Любовь и Единство в этом имени и можно годами говорить о том и к. понять. Но как молния разрывает тьму, так один лит;

миг Любви может избавить сердца от сомнений. Блажен кто уже имеет Любовь, для него и беда — не беда, боль — не боль. Или кто научился жить без боли?

— Скажи мне, Учитель, — обратился как-то к Заратустре его верный ученик и попутчик Виштаспа. — Чего в этой жизни больше — добра или зла?

— Жизнь — это обод тележного колеса, — отозвался Заратустра. — В нем всего хватает, иначе оно бы не сдвинулось с места.

— Ты уходишь от ответа, Учитель. Я и сам знаю, что в этой жизни хватает и зла, и добра. Но все-таки чего больше?

— Посмотри на колесо, и ты увидишь, что добра значительно больше.

— Посмотри на колесо, любопытный Виштаспа, Видишь ли ты, как одна его сторона всегда идет вниз, а другая устремляется кверху? Горе тому, кто расслабится и пойдет вслед за колесом или же будет тянуть его вниз. Рано или поздно обод колеса пройдет по земле и раздавит его. А иного колесо само возносит до самых высот, а когда он возгордится, эта сила неумолимо начинает нести его к земле и опять когда-то раздавит. Другой же, которого жизнь все так же тянет вниз, терпеливо и не торопясь пробирается вверх по ободу, понемногу пытаясь опередить колесо и добраться до самого верха. Это добро, которое дается трудом и терпением и которое вращает Колесо Жизни. Виштаспа недоуменно пожал плечами:

— Так почему же ты говоришь, что добра все-таки больше, если сама жизнь тянет человека вниз, и только постоянным трудом можно уйти от этого?

— Потому что колесо — это всего лишь часть телеги, — Заратустра продолжал безмятежно глядеть на нe6o. — Одних это колесо возносит, других опускает, телега же едет в нужную сторону. И если у тебя хватит сил и терпения опередить колесо и подняться наверх, то когда-то и ты сумеешь пересесть на телегу.

http://www.telo-sveta.narod.ru/libr.htm